Настоящая лекция посвящена главному, вне всякого сомнения, событию 1938 г. – Третьему Московскому процессу (официальное название – Процесс антисоветского «Право-троцкистского блока»; известен также как «Процесс 21» или просто «Большой процесс»). Это были дни вакханалии – в самом широком толковании этого слова: широкомасштабный, ни в какие рамки приличия не укладывающийся разгул репрессивного буйства. Хотя чисто внешне судные дни 2–13 марта выглядели как бы даже прилично: по сложившейся уже традиции Московских процессов (Первый – август 1936 г.; Второй – январь 1937 г.) процесс считался открытым, проходил в Доме Союзов, в Октябрьском зале (вместимость – 400 человек).
По документам, хранящимся в архивах, мы имеем довольно чёткую картину организации это действа: чекисты в форме, присутствующие официально, в качестве охраны; чекисты в штатском – подслушивающие и приглядывающие (организаторам этого суда-шоу важно было понять и общее настроение в зале, и словить какие-то отдельные высказывания отдельных лиц). С нескрываемым удовольствием отмечает Н.В. Петров, что в должности коменданта суда (лицо, ответственное за порядок; прежде всего, за выдачу пропусков) был не кто иной, как один из братьев-расстрельщиков Шигалевых (Василий, образование 4 класса, Иван – 3; родом из г. Киржача Владимирской области). Интересен (хотя и немного в сторону) факт особого отношения Иосифа Сталина к представителям этой сугубо специальной профориентации: «Таких людей сажать не надо, они выполняют черновую работу и делают это хорошо»… К сожалению, Н.В. Петров не называет персонажа по имени (Василий или Иван) – просто Шигалев. Комендант Третьего Московского процесса. Майор. (Для солидности его так пропечатали в разовых пропусках на процесс, а на самом деле в звании не повысили).
Представим, как бы чувствовал себя иностранный журналист, зная, что его провожает в зал суда тяжёлый взгляд профессионального убийцы?.. А журналисты, как иностранные, так и отечественные, в зале суда присутствовали: процесс-то ведь был показательным – с непременным освещением в прессе.
Н.В. Петров цитирует Михаила Кольцова – репортаж из зала суда: «Горько признаться, но ведь рыковской, бухаринской и ягодинской банде удалось причинить вред нашей стране. Эта банда разрушала наши заводы, истребляла посевы, губила скот, лишала население товаров, засоряла пищу стеклом и железными опилками, она продавала фашистской разведке секреты нашего государства. <…> Отсюда, из кабинета Ягоды, были подготовлены и осуществлены убийства Куйбышева, Менжинского, Максима Горького. Даже тихий, скромный Максим Пешков был безжалостно убит, как только встретился на пути низких страстей ненасытного, кровожадного Ягоды».
«Я часто задаю себе вопрос, – говорит Н.В. Петров, – что заставляет людей писать подобные вещи. И верил ли сам Кольцов в то, что он пишет?.. Мне лично искренне жаль Михаила Кольцова: конечно же, не помогли ему эти статьи. Может быть, вспомнил он свои тексты, когда ничего уже сделать было нельзя?» (Арестован 13 декабря 1938 года, на рабочем месте, в редакции газеты «Правда»; казнён 2 февраля 1940 года; имя его – в “Сталинском расстрельном списке” от 16 января 1940 года).
Похоже, ни ум, ни глупость, ни подлость, ни безрассудство – а М.Е. Кольцов был очень смелый человек, герой Гражданской войны в Испании (и романа «По ком звонит колокол») – не спасали в те времена. Затаиться, залечь на дно, стать совсем незначительным? Но ведь и конюха из совхоза, предположим, «Заветы Ильича» сгноили за одну только фразу, что с кормами стало похуже… А кто-то из начальства услышал.
«Западная пресса, – говорит Н.В. Петров, – всегда была отзывчива на тему советских репрессий. Вот, к примеру, карикатура; она так и называется: «Московские суды». Скамья подсудимых, все кричат, перебивая друг друга: “Я хотел убить Сталина”, “А я помогал убийце Кирова”, “А я участвовал в заговоре террористов”… Реплика судьи: “Тише, не все вместе, соблюдайте очередь; каждый из вас получит возможность высказаться”».
В этой зарисовке не так уж много художественного вымысла – потому и нельзя сказать, что смешно. Фактически это реальность, так оно и было. Один из западных наблюдателей, присутствовавших на Большом процессе (представитель от Турции, комментирует Н.В. Петров), сказал: «Странное впечатление производит процесс. Судья (или прокурор) только задаст вопрос, а подсудимый тут же рассказывает целую историю своего участия в заговоре».
Существует хрестоматийный текст – издание 1938 г.: «Судебный отчёт по делу антисоветского “Право-троцкистского блока”, рассмотренному военной коллегией Верховного Суда Союза ССР 2–13 марта 1938 г.», издание Народного комиссариата юстиции СССР. Как создавался текст, как готовился к печати? Источником послужила сырая стенограмма, которая велась на процессе, а при подготовке к печати она редактировалась.
«На отдельных страницах, – рассказывает Н.В. Петров, – рука самого Сталина. Он лично правил материалы процесса прежде, чем они выйдут в свет. Он вносил свою редактуру в последнее слово Бухарина, что-то он вычёркивал, что-то дописывал. Он конструировал процесс даже тогда, когда процесс уже состоялся и подсудимые были расстреляны, понимаете?» Трудно понять и трудно поверить.
Говоря об этом издании, Н.В. Петров обращает внимание на заметки Всеволода Иванова (1895–1963; наиболее известное произведение – «Бронепоезд 14-69»). Он, В.В. Иванов, был в своем роде не менее любопытным к жизни, чем его собрат по перу Исаак Бабель – так что наверняка присутствие на Процессе доставило ему своеобразное удовольствие…
«Эти заметки – отмечает Н.В. Петров, – крайне интересны: они воссоздают атмосферу, царящую в зале суда, во время слушаний и в перерывах, в буфете; в ожидании приговора… И то наконец, что большинство подсудимых и последние слова свои, и многое другое говорят по бумажке, по загодя заготовленным конспектам-шпаргалкам».
Сценарий готов заранее, роли расписаны; каждый участник говорит своё, и отсебятине тут не место. Правда, бывало и неожиданное. К примеру, Н.И. Бухарин (главный по делу, первый в списке обвиняемых, за ним А.И. Рыков, Г.Г. Ягода и все остальные: 18 человек). Сталин был уверен в Бухарине, в его поведении на процессе, а Бухарин временами хитрил. «Пытался, – говорит Н. В. Петров, – перехитрить прокурора». Но ведь они были в очевидно неравных позициях: Вышинский Андрей Януарьевич, грохочущий и перекатывающий, как камни, слова: «Расстрелять всех, как взбесившихся псов, их могилы зарастут чертополохом, а страна будет жить, а народ будет идти вперёд» – и Бухарин Николай Иванович, мягкий и нервный интеллектуал-теоретик, обвиняемый во всех тяжких грехах, на скамье подсудимых.
«И вот Бухарин вдруг заявил, что Шаранговича и Икрамова он вообще первый раз видит; ранее никогда с ними не встречался. Как он может с ними сидеть на одной скамье подсудимых, да ещё как будто бы в рамках некоего единого заговора?
А Вышинский тут же это всё разъяснил – в своей обвинительной речи. Он сказал: “Представьте себе шайку, её две части, которые являются одной шайкой, но грабят в разных частях города. Так вот, независимо от того, кто и где из них промышляет разбойным промыслом, они все всё равно являются одной шайкой, даже если они персонально друг друга не знают, это одно преступное сообщество. Да, этот не знает того, кто, условно говоря, в Хамовническом районе, но они же все едины, они же все из одной шайки”»… Легко играть, когда все карты меченые и все козыри у тебя на руках; плюс к тому – доведённые до совершенства генпрокурорские логика и риторика.
Шарангович Василий Фомич, с марта 1937 г. 1-й секретарь ЦК КП(б) Беларуси, руководил развёртыванием в республике кампании массовых репрессий; март 1938 г. – ВМН; в 1956 г. реабилитирован. Икрамов, Акмаль Икрамович, в 1929–1937 гг. 1-й секретарь ЦК КП(б) Узбекистана, входил в состав тройки НКВД; март 1938 г. – ВМН; в 1956 г. реабилитирован. Внёс в Третий Московский процесс национальный окрас – среди всего прочего был обвинён в пантюркизме…
Возникает вопрос: заслужили ли эти двое реабилитации, с учётом полных послужных списков ими содеянного?
Вопрос о реабилитации 1956–1957 гг. поднимается в лекции, правда, по поводу иных персонажей и иных обвинений, им в свое время предъявленных. «На июньском Пленуме ЦК 1937 г. Сталин обвинил ряд членов ЦК в том, что они были “агентами царской охранки”. В январе1938 г. на совещании в НКВД Ежов обрадовал собравшихся: “Скоро будет процесс, перед вами пройдёт такой матёрый провокатор, как Антипов, который оказался старым царским провокатором, такой провокатор, как Варейкис, который также оказался царским провокатором, такой провокатор, как Яковлев, такой провокатор, как Лаврентьев”»…
На Большой процесс попали не все лица, обвиняемые в сотрудничестве с царской охранкой: в их поведении на скамье подсудимых у организаторов мартовского спектакля отсутствовала полная уверенность: как они себя поведут, обойдётся ли без неприятных неожиданностей? Ведь неочевидно было, справятся ли следователи: такого рода обвинения были внове, а от их профессионализма зависело очень многое.
В итоге названные Ежовым персонажи будут расстреляны позже: Н.К. Антипов, И.М. Варейкис, Я.А. Яковлев – 29 июля 1938 г.; Л. И. Лаврентьев (Картвелишвили) – в том же 1938 г., 22 августа.
«Безусловно, эти обвинения с тех людей, о которых я сейчас говорил, сняты. Никто из них не был агентом царской охранки, все они реабилитированы. Можете не сомневаться, их реабилитировала ещё Советская власть, которая никогда бы не посмела их реабилитировать, если бы такие факты были в действительности» (Н.В. Петров).
Из приведённых примеров следует сделать вывод, что Советская власть в 1956-1957 гг. решала вопрос реабилитации по закону, а не по справедливости. У многих приговорённых к ВМН было достаточно тяжких грехов в биографии, но судили их по надуманным, зачастую фантастичным обвинениям. По этим обвинениям они и подлежали реабилитации.
1938 год, время, которому посвящена лекция, Н.В. Петров называет рубежным, определяющим судьбу каждого из трёх персонажей: Генриха Ягоды, Николая Ежова, Лаврентия Берии. Жизненный путь первого завершился в марте 38-го, приведением в исполнение расстрельного приговора и безымянной могилой в Коммунарке, на бывшей собственной даче. Второй к этому времени так высоко взлетел, что неизбежно должно было наступить и время падения, потери влияния, могущества – словом, краха. Что касается третьего, то, появившийся 7 ноября 1938 г., в день ежегодного торжественного мероприятия, на трибуне Мавзолея, в чекистской форме, комиссар госбезопасности первого ранга Л.П. Берия только и вызвал в народе, кто понимает, фразу: «Вот это да… Теперь-то мы знаем».
«Следующая лекция, – сообщает Н.В. Петров, – Лаврентий Павлович Берия, его деятельность в НКВД; предвоенный период; пакт Молотова-Риббентропа».